Облака над дорогой - Страница 22

— Он нездешний, скопской, но человек хороший. Он тебя в сад совхозный и пристроит, — закончил свою речь мой новый знакомый, и мы вышли из избушки.

Я едва поспевал за своим спутником. Хоть был он навеселе, но шел ходко, ровно. По мере того как он шел, он все больше трезвел.

— Дяденька, а Москва отсюда далеко? — спросил я его на ходу.

— Москва-то? Далеко Москва. Пароходом надо ехать и еще на поезде, — ответил он, а потом оглянулся на меня и добавил: — А тебе что? Работай знай, делай свое дело — вот тебе и Москва. Теперь не старый режим, кто работу по совести справляет, тому и здесь хорошо, сыт-пьян будешь и от людей уваженье. А ежели от работы бегаешь, то и в Москве тебя не похвалят. Так-то вот!..

Счастливый сад

Плодовый сад, куда меня устроили помощником сторожа, был расположен в пустынном месте. когда-то он примыкал к усадьбе помещика, но усадьба давно сгорела, и с тех пор сад стоял сам по себе. Теперь он принадлежал совхозу «Бычково». Сад был обнесен забором, а калитка выходила на узкую проселочную дорогу, по которой редко ходили и еще реже ездили.

Поселился я в деревянной хибарке-сторожке вместе с постоянным сторожем сада дедом Зыбиным; это был маленький лысый старик с узкой седой бородкой и неестественно розовыми щеками. Говорил он очень быстро, в то же время металлически-отчетливо выговаривая каждое слово.

К моему появлению дед Зыбин отнесся равнодушно.

— Помогать пришел, жабий хвост? — звонко спросил он. — Ну, принимай место.

Он привел меня в сторожку и показал широкую лавку, которая отныне должна была служить мне постелью.

— А что я делать должен, дедушка? — спросил я его, осмотрев свое новое жилище.

— Там увидишь, что делать. Иди сад огляди да собаке латку с похлебкой снеси, — ответил мне дед Зыбин, а сам сел на лавочку возле хибарки. Он любил сидеть здесь, греться на осеннем солнышке.

Я взял миску и пошел к собачьей конуре, расположенной шагах в пятидесяти от сторожки, и здесь опасливо поставил миску возле лаза. Из конуры лениво вылезла большущая рыжая собачища, сонно поглядела на меня и, гремя цепью, стала уплетать похлебку. Съев содержимое миски, она опять убралась в свою будку, не удостоив меня взглядом.

«Какая умная собака, — подумал я, — чувствует, что я здесь вроде как хозяин, и не лает на меня».

— Как зовут вашу собаку, дедушка? — спросил я, возвращаясь к сторожке.

— Чего ее звать, никак не зовут, — ответил дед Зыбин.

Я удивился, что у собаки нет никакого имени, и захотел придумать ей хорошую кличку. «Назову ее Альмой», — решил я, — так звали одну собаку у нас в городке. Когда я сообщил о своем решении деду Зыбину, тот сказал:

— Хоть чертом ее зови, только жрать давай, жабий хвост.

Альма оказалась не ахти каким сторожем: была она ленивая и с хитрецой. Любила спать в своей конуре дни напролет, но когда слышала, что дед проходит мимо конуры, яростно выскакивала из своего домика и, делая вид, что не замечает деда, рвалась с цепи, гулко лаяла в сторону забора; этим она хотела показать, что не сидит без дела. Но по всей округе слыла она злой собакой, и в сад лазить опасались. Такой репутацией обязана Альма была деду Зыбину: находчивый дед, когда ходил в деревню, распространял про Альму зловещие слухи. Толкуя о том о сем, он, как бы невзначай, не забывал очернить собаку:

— Лазал ночью какой-то… Собака-то злющая у нас, лютая — еле ноги унес, пол-бока ему, верно, вырвала. Кричал сильно, жабий хвост. Утром поглядел я — забор на аршин в крови!..

Сад был огромен — или казался мне таким в те дни. Было той порой в нем тихо и безлюдно: ранние сорта яблок уже собрали, поздние еще созревали. Часами можно было бродить по саду, есть любые яблоки. Вначале я это и делал, потом надоело: слишком уж незапретны были эти плоды, слишком много их было — ветви гнулись от тяжести. Дед, так тот вообще их не признавал: «Что огурцы, что яблоки, в них проку нет, одно баловство», — говорил он, жуя хлебный мякиш и запивая его молоком. Деревья яблоневые он, однако, уважал.

В сторожке была плита, на ней мы готовили себе пищу. Первые два дня дед меня к плите не подпускал, потом доверил сварить пшенную кашу, каша получилась не хуже дедовой; тогда он поручил мне обязанности повара.

В моем распоряжении было два чугунка, три мешка на полке; один мешок с горохом, другой с пшеном, третий с гречневой крупой. Была банка с салом, лук.

Деду готовить еду давно, наверно, надоело, мне ж это было внове, и я делал с охотой, даже пытался экспериментировать. Однажды накрошил в пшенную кашу яблок — и получилось вкусно, дед похвалил. Осмелев, я на другой день накрошил яблок в гороховый суп. Суп получился не очень-то хороший, даже противный на вкус, но я подумал, что, быть может, это только мне так кажется, а деду понравится. Однако когда дед попробовал варево, я сразу понял, что дело неладно. Он сморщился, стал отплевываться.

— Ты что это, жабий хвост, подсмеяться над стариком задумал? — сердито сказал он. — Пакость какую сготовил!

— Да я, дедушка, только испробовать хотел…

— Бить надо за такую пробу! Остуди да собаке снеси. Сколько добра испортил!

Я снес суп Альме, но и та ела его неохотно.

После этого случая я уже не вводил новшеств в кулинарию.

В саду мне жилось хорошо. Погода стояла ясная, теплая; белые сквозистые облака плыли над садом, почти не заслоняя солнца, клинья журавлей тянули на юг, и было что-то торжественное и многозначительное в их ровном, плавном полете; когда я глядел на них, мне становилось и грустно и весело, и какая-то легкость вступала в тело. Я отвязывал Альму от её будки и бежал с нею между яблонь по узким, мягким, поросшим темной травой дорожкам. Паутина бабьего лета липла к лицу, к рукам, порою с ветвей, задетых мною, падали тяжелые яблоки, точно они только и ждали этого мига. Ленивая толстая собака шумно, добродушно дышала за моей спиной. Бежать было легко, — сама земля так и текла под ноги, только знай перебирай ногами.